Сара подмяла взгляд, усилием воли заставив себя включиться в происходящее.

– Нет. Нет, они совершенно правы, Джон. Я знаю, что это звучит ужасно, но попробуй минуту помолчать и подумать.

– И действительно, Мур, – добавил Крайцлер. – Этот кошмар в самом деле углубился для нас, но только представьте, насколько сильно он повлиял на человека, которого мы ищем. Письмо демонстрирует, что его отчаяние достигло пика. Возможно, он вступил в окончательную фазу, когда жажда саморазрушения…

– Что? Простите меня, Крайцлер, что с того? – Мое сердце продолжало колотиться как безумное, а голос предательски дрожал, хоть я старался говорить шепотом. – И вы еще будете утверждать, будто он вменяем и хочет, чтобы мы его поймали? Да он пожирает свои жертвы, вы что, не поняли?

– Этого мы не знаем, – тихо, но уверенно отозвался выглянувший из-за двери Маркус, прикрывая двумя пальцами телефонный приемник.

– Именно, – торжественно объявил Крайцлер, вставая из-за стола и подходя ко мне; Маркус же вновь уткнулся в свой аппарат. – Он мог поедать части тел своих жертв, но мог и не поедать. Совершенно точно он сделал единственное – сообщил нам, что поедает их, зная, что подобное заявление только шокирует нас и заставит с новыми силами взяться за его поиски. И это вполне разумное поведение. Вспомните все, чему вас учили: если бы он был сумасшедшим, то убивал, – готовил добычу, пожирал ее и еще бог знает чем бы занимался, никого не ставя в известность – по крайней мере, тех, кто с этой информацией отправится прямо к властям. – Крайцлер крепко сжал мою руку. – Лучше представьте, что он нам только что подарил – это не просто почерк, это масса данных, которые нам следует интерпретировать!

Тут Маркус снова возопил:

– Александр! – однако на сей раз в его возгласе слышалось куда больше удовлетворения. Более того – он улыбнулся. – Да, это Маркус Айзексон из Нью-Йорка. У меня к вам срочное дело, здесь нужно выяснить пару деталей… – затараторил он, понижая голос и скрываясь за дверью, так что продолжение услышал только его брат, стоявший рядом и жадно ловивший каждый звук.

Следующие четверть часа Маркус разговаривал с Канадой. Все это время письмо лежало на столе – зловеще и неприкасаемо, подобно мертвым телам, разбросанным убийцей но Манхэттену. И в каком-то смысле оно было куда страшнее: ибо до сих нор убийца, несмотря на кровавую реальность своих деяний, оставался для нас всего лишь воображаемой мозаикой черт. Но отчетливый и подлинный голос изменил все. Он уже не был кем-то – он был им, единственным, чей разум способен спланировать все эти преступления, единственным, способным облечь их в слова. Оглядываясь на гомонящих игроков на террасе, глядя на прохожих, я вдруг почувствовал, что теперь наверняка узнаю его, встретив в толпе. Это было новое и пугающее чувство, привыкнуть к которому было нелегко; но даже пытаясь осознать это, я уже понимал – Крайцлер прав. Какие бы нечеловеческие и жуткие помыслы ни владели убийцей, эта записка никак не могла быть каракулями безумца – она была бесспорно логичной, хотя куда уводила эта логика, мне еще только предстояло узнать.

Оторвавшись наконец от аппарата, Маркус подошел к столу и, усевшись, погрузился в изучение письма. Минут через пять он принялся удовлетворенно хмыкать, что заставило нас теснее сплотиться за столом. Крайцлер приготовил блокнот и карандаш, дабы немедленно фиксировать все мало-мальски ценное. Азартные вопли игроков вокруг раздавались каждые несколько минут, так что я не выдержал и громко попросил их орать потише. Подобное требование в иное время наверняка бы вызвало взрыв возмущения и ехидных насмешек, но в моем голосе, видимо, звучала такая настоятельность, что мои приятели угомонились. И после этого в затухающем свете нежного весеннего вечера Маркус принялся объяснять нам, торопливо, но четко:

– Исследование почерка делится на две основные части. – Голос его от волнения срывался. – Первая – исследование документа в привычном юридическом свете, то есть строгий научный анализ с последующим сравнением и подтверждением личности автора. Вторая – комбинация нескольких методов, которые можно было бы назвать… более умозрительными. Эта вторая часть не считается большинством научно обоснованной и, разумеется, не имеет никакого веса в суде. Но в свое время она здорово помогла нам в паре расследований. – При этом Маркус взглянул на брата, который лишь молча кивнул. – Так что начнем с азов.

Маркус сделал паузу, чтобы заказать высокий бокал «Пилзнера» и смочить горло, и продолжил:

– Мужчина – а в данном случае характерный нажим пера несомненно выдает мужской почерк, – написавший эту записку, имеет за плечами как минимум несколько классов начальной школы, где его обучили правописанию. Школа эта находилась на территории Соединенных Штатов, а само обучение имело место не менее пятнадцати лет назад. – Здесь я не сдержал обескураженного взгляда, заметив который, Маркус пояснил: – Здесь присутствуют четкие признаки того, что его обучали согласно Палмеровской системе чистописания, и обучение это было peгулярным. Известно, что систему Палмера впервые ввели в 1880 году, и она стремительно завоевала популярность в школах по всей стране. И оставалась, можно сказать, господствующей до минувшего года, когда на востоке, а также в некоторых крупных западных городах на смену ей пришел метод Занера-Блоссера [21] . Если исходить из предположения, что начальное образование убийцы завершилось не позднее пятнадцати лет, сейчас ему должно быть никак не больше тридцати одного. – Звучало убедительно, и Крайцлер, поскрипывая карандашом, заносил все это в блокнот, с тем чтобы позднее переписать на грифельную доску. – И в таком случае, – продолжал Маркус, – если мы допускаем, что этому мужчине около тридцати и он закончил школу в пятнадцать или чуть раньше, у него должно остаться еще около пятнадцати лет на совершенствование как почерка, так и личности. И не похоже, чтобы время это он провел с приятностью. Для начала, как мы это уже вывели, он неисправимый лгун и интриган – он прекрасно владеет грамматикой и правописанием, однако искусно старается убедить нас, что это не так. Смотрите, вот здесь вверху, он написал «напрямо», вместе с «привлеклось» и «оказие». Он явно хотел доказать нам, что малограмотен, но оступился: вот здесь, внизу он пишет, что, схватив Джорджио, он унес его «прямо к мосту» – и при этом у него не возникло проблем с правописанием.

– И тут можно утверждать только то, – промурлыкал Крайцлер, – что к концу он сосредоточился на сути своего послания, забыв об игре.

– В точности так, доктор, – подтвердил Маркус. – Так что его манера письма совершенно естественна. К тому же в намеренных ошибках видна характерная неуверенность и нечеткость почерка. В частности, это касается окончаний таких слов, лишенных твердого и четкого нажима, характерного для остального письма. С грамматикой тоже самое: местами он пытается подражать речи необразованного батрака: «видал я вашего пацаненка» и так далее, – но за этим следует совсем не вяжущаяся с деревенщиной конструкция: «но он умер неоскверненным мной и газеты обязаны об этом рассказать». Совершенно непоследовательно, однако если он и перечитывал написанное, то непоследовательности этой не заметил. А это говорит нам о том, что он, будучи несомненно талантливым интриганом, может чересчур высоко ценить свои умственные способности. – Сделав еще один глоток «Пилзнера», Маркус прикурил сигарету и продолжил, уже не торопясь: – До сего момента мы стояли на твердой земле. Все это старая добрая наука, и ее выводы вполне могут служить уликами в суде. Около тридцати лет, несколько классов приличной школы, продуманная попытка обмана – ни один судья против этого не возразит. А вот дальше все становится несколько туманнее. Какие черты характера выдает сам почерк? Многие специалисты утверждают, что все люди, не обязательно преступники, в физическом акте письма раскрывают основные черты своего характера – независимо от того, какие слова они пишут. Маклеод здесь проделал огромную работу, и я полагаю, что в нашем случае его принципы могут принести плоды.